Там была машина с прессом, стоял стол, обитый железом. Было корыто – в нем замешивали тесто и потом а щибер – так называли того, кто печет, - клал огромный кусок на специальный вал. Вал вращался, тесто становилось все тоньше, тоньше – и его обрезали, а потом накалывали специальным колечком с зубцами, чтобы в маце были дырочки. Моему отцу давали мацу прямо из печи, самую свежую. Кроме этой мацы отец заказывал для седера еще шмирэ мацэ. Такую мацу покупали самые верующие люди. Если обычную мацу делают из белой муки, со снятыми отрубями, то шмира – это когда как есть зерно, так оно и мелется. Шмира не квадратная, а круглая, коричневого цвета. Ее делали вручную люди, желающие подработать. У них был свой круг клиентов. Это адский труд: каждую мацу нужно выкатать руками».
Маца в Петербургской синагоге
«Помню, после войны, в 50-е годы мы приходили в ленинградскую синагогу за мацой. Мацу пекли в самой синагоге, в подвале, помню, там справа была такая дверь, ведущая в пекарню. А торговали мацой наверху. Мы приносили муку и потом получали готовую мацу. Почему нужно было сдавать муку? В городе была карточная система, паек – два килограмма в одни руки».
О Песахе
«Перед Песахом мы убирали хумец (квасное – ред.) Папа раскладывал кусочки хлеба, их складывали в деревянную ложку, а потом хумец сжигали. Еще мы прокаливали печь, чтобы была пасхальная. Долго топили, чтобы она стала кошерная, ведь в ней до этого пекся хлеб! На чердаке у нас был сундук, огромный, как кровать. Там было все для Песаха – от и до: посуда, сервизы. Еще на чердаке хранился специальный стол для Песаха – деревянный, не крашеный (крашеный – не положено!). Его сносили вниз, мыли. Перед седером к столу подвигали диван, на стол ставили серебряные подсвечники. Я – «поскребыш», мои братья были гораздо старше меня, но я была очень хваткая девочка, все видела, все слышала, и до сих пор помню все мотивы седера. «Четыре вопроса» задавал мой младший брат, а я плакала, капризничала, хотела задавать их сама. Я могла, потому что нас с детства учили ивриту, специальная учительница приходила к нам на дом. Но мне не разрешали, боялись, что я собьюсь и наделаю ошибок».
О семье
«Я происхожу из необычной семьи. Дед моего отца был похоронен в отдельном склепе – люди ходили туда, опускали записки и получали помощь Всевышнего. Правда, потом местные жители разрушили все могилы на старом кладбище, из надгробий сделали поилки для кур. Отец был очень верующим человеком, но без показухи. Он был не как те, кто ходили в длинных замусоленных капотах, он носил шикарный костюм, но очень строго соблюдал все традиции. У него из года в год был Мафтир на Йом Кипур (самый почетный вызов к Торе – ред.) В синагоге каждый год устраивались торги, но никто и не стремился «переторговать» моего отца, его очень уважали, и мафтир всегда доставался ему.
Часто мой отец исполнял роль третейского судьи. К нему приходили люди – разбираться: у кого развод, у кого имущественное дело – все рассказывали папе, что у кого на душе, а он их примирял. Он был лучше, чем суд – очень умный человек, к его мнению все прислушивались. Помню, как мама делала чай и мне говорила: «к папе люди пришли!» Это означало, что в комнату нельзя заходить. Но я тайком заглядывала, видела, как папа стоит с чайным стаканом, а перед ним люди.
У моего брата было собственное место в синагоге – самое почетное, напротив амвона. Раньше там сидел папа, потом папа стал молиться в другой синагоге, а это место оставил брату. Место в синагоге купить было очень сложно, обычно эти места передавались по наследству. А так, конечно, были места для всех, приходи и молись. Но почетное место можно было получить только по наследству.
Когда наша семья выходила из дома – это был целый взвод! Мать и отец, братья с женами, я сама – все красивы, все хорошо одеты. А потом наступил 40-й год, и все перевернулось. Не стало продуктов, начался голод. Как-то брат купил мешок муки и принес матери. Она стала отказываться, а он как прикрикнет: «я не хочу, чтобы ты приходила ко мне просить муку! Лучше я к тебе приду и возьму». Вот такие были понятия: родители не должны унижаться перед детьми».
О благотворительности
«У нас в городке была богадельня для стариков, им помогали всем миром. Но кроме богадельни было много бедных людей. Это были люди, сбившиеся с панталыку, у которых случилась беда, банкротство. Они голодали, но стеснялись просить. Им помогали многие в нашем городке – давали еду, одежду, чтобы они не ходили с протянутой рукой. Был у нас такой глухой Давид – мы называли его Дуду дер Цойбер. Он ходил по хозяйкам и собирал для бедных все, что нужно на субботу. Он приходил и говорил приказным тоном, но никто не обижался. Это был чуть придурковатый, но очень порядочный, верующий человек, труженик. Вот Дуду брал корзинку и у каждой хозяйки собирал по булке. Он уже знал, где для него оставлена булка, хозяйки предупреждали детей: там-то лежит булка для Дуду. Моя мама перед Песахом готовила для бедных мацу, яйца, мясо, варила целую кадку пасхального борща, и Дуду всем разносил по банке. Еще мама помогала больнице. Это была благотворительная больница для бедноты, там бесплатно работал доктор – бывшая знаменитость. А мама варила для больных варенье. Она говорила нам: эту полку не трогать! А на полке стояло варенье от желудка, от разных болячек… От поноса, например, мама варила кизиловое варенье. Еще моя мама много помогала бедным невестам. У нее был специальный ридикюль, она звала к себе старых дев или бездетных женщин и говорила: вот вам ридикюль, идите туда-то. И они шли в богатые дома, а на полученные деньги мама заказывала все для невесты. И при этом бегала бегом: если не подошли туфли – она бежала менять туфли. А у самой ноги были больные, помню, как она возвращалась – а ноги опухли.
Мой брат прекрасно пел. Его просили – даже умоляли – петь в синагоге шахарис (утренняя молитва – ред.) Это долгая, большая молитва. Брату за это платили, но он к этим деньгам даже не притрагивался, а распоряжался, на что они должны пойти. Одному он сделал новую крышу. Старушке заказал вельветовое платье и жакетку из этого же материала, чтобы ей было тепло. В синагоге сделал новые скамейки, стол, и для женского отделения тоже заказал скамейки, потому что старым было сто лет в обед. Кому-то купил сапоги, кому-то ботинки. Он же знал, что люди не пойдут сами просить – и без просьб с их стороны посылал то, что им было нужно».
