- Почему Вы решили написать книгу о Маршаке?

 - Издать книгу о Маршаке в издательстве "Молодая гвардия" мне кажется  очень правильным шагом - ведь Маршак был связан с этим издательством.  После того, как в серии "Жизнь замечательных людей" вышла моя книга о  Михоэлсе, я получил много предложений, вот и сейчас пишу об Утесове. А к  Маршаку у меня совершенно особое отношение. Впервые я познакомился с его  стихами в марте 1944 года. Это было в местечке Бершадь, в гетто, где я  тогда жил. В ночь после похорон людей, расстрелянных немцами, я долго не  мог уснуть. И тогда моя мама стала читать мне стихи об обезьянке,  привезенной из Африки в зоопарк. Оцепенение прошло. Тогда я еще не знал,  что мама читала стихотворение на идиш - по-русски я тогда еще не понимал.  Не знал, что стихи перевел друг моего отца, поэт Гутянский, и подарил  маме, работавшей до войны воспитательницей в детском саду. Потом в школе, когда меня принимали в пионеры, я читал Маршака, но, наверное, все это  ушло бы в забвение, если бы я не начал писать стихи.

В школе меня звали "Ямб Хореевич", я писал стихи обо всем - о двоечниках и  даже о космополитах. Мои одноклассники однажды собрали все эти стихи и  отправили в "Пионерскую правду". Оттуда прибыл холодный ответ, общий смысл  которого гласил, что печатать стихи еще рано. Возмущению одноклассников не  было предела. И тогда мой мудрый одноклассник - грек Дима Мурзиди,
> предложил послать стихи Маршаку. Надпись на конверте напоминала знаменитое  "на деревню дедушке" - "Москва, любимому нашему поэту Маршаку". Тем не  менее, письмо дошло до адресата, и ответ пришел очень скоро. По сути, в нем говорилось то же, что и в письме из "Пионерской правды" -
что думать о публикации рано, но там была гениальная фраза, которую я и  сейчас часто повторяю - "Поэзия не делится на читателей и поэтов, по сути  это одно и то же. Хорошие читатели так же нужны, как и хорошие писатели".


 - Но впоследствии Вы встречались с Маршаком и лично...

 - Шло время, я стал взрослым. Стихи я писал лишь изредка, но чтение их  оставалось моим любимым занятием. Однажды, когда я читал журнал "Октябрь",  увидел в нем стихи Маршака:

 "Не надо мне ни слез, ни бледных роз -
 

Я и при жизни видел их немало.

И ничего я в землю не унес,
 

Что на земле живым принадлежало".

Я почти физически почувствовал состояние Маршака в ту пору и послал ему  письмо, в которое вложил несколько своих стихотворений и рассказал о том  случае в гетто... Он ответил мне очень теплым письмом, о стихах ничего не  написал, звал в гости и написал мне свой телефон - тогда еще пятизначный,
> с буквами. В марте 1963 года я оказался в Москве, долго не решался  позвонить. А когда позвонил, услышал: "Немедленно приходите". Он всегда  был такой поспешный...

Я не знал, что встреча растянется почти на целый день и что это будет моя  единственная встреча с Маршаком. Могу сказать, что человека равнозначного  по гениальности я в жизни больше не встречал. В тот день Маршак заговорил со мной о детях - он знал, что я работаю  учителем. И одна из его первых фраз была цитата из ребе Ава, знаменитого  толкователя Торы - "У детей учитесь мудрости". "Не торопите взросление  детей и передайте это своим коллегам" - сказал мне Маршак. О том, что Маршак - еврей, я до этого не задумывался...

 - Вы читали Маршаку свои новые произведения?

- Он сам стал - наизусть - читать мои стихи, отмечая ошибки в падежных  окончаниях. "Я в жизни многого изведал..." "Как многие одесситы, вы любите  родительного падежа", - пошутил он. Маршак расспрашивал, какие я знаю  иностранные языки, - знал я только немецкий, - что читаю. Но я не мог не  похвалиться, - эта провинциальная черта, которая прошла у меня только с  годами. Сказал, что я люблю Гейне, и нахально прочел свой перевод  "Лорелеи". Маршак сделал отдельные замечания - "Вот это заимствовано у  Есенина", - и говорил почти час.

Маршак в то время уже почти ничего не видел, и я нахально воспользовался  этим. На столе лежала бумага, а я стал записывать его рассказ о том, как  он переводил "Лорелею", услышал рассказ о его муках творчества. Это был  гениальный рассказ. И мы стали друзьями после этого рассказа и разговора о  Пушкине.

Это было для меня нечто умопомрачительное. Я больше никогда не встречал  человека с такой памятью. Он знал наизусть все полное собрание сочинений  Пушкина - со всеми вариациями. "Пушкина нельзя судить, но лучше бы он  оставил ту строку", - говорил он, читая различные варианты одних и тех же  стихотворений. Он все, что переводил, читал в оригинале - Шекспира на  староанглийском, Бернса... Подстрочник - это не Маршак! И самая большая  тайна в переводах Маршака - то, что это не просто перевод.  Маршак говорил мне: "Когда переводите, смотрите не только в текст, но и на  то, что за окном делается". Маршак был поэтом. Но ни до войны, ни после он  не мог выразить себя прямым текстом. А писать "в стол" он, очевидно, не  мог. Это его собственные задушевные мысли вложены в Шекспира. "Время за  окном" выражено там в полной мере. Мало того, что Маршак -  сверхталантливый переводчик, он и сверхталантливый поэт.

 - Долго ли длилась Ваша беседа?

 - Я просидел у Маршака до самого вечера. Помощница его, Розалия Ивановна,  давала мне понять, что пора уйти. Но Маршак придержал меня. Во время этого  разговора я впервые понял, как Маршак знает Тору, как любит Талмуд. Я  рассказал ему о своем дедушке. После войны мне купили скрипку, а я не  хотел играть. Два раза сходил к преподавателю - Израилю Абрамовичу, а  потом мальчики уговорили меня, и я выменял скрипку на бутсы и футбольный  мяч. Я помню глаза деда - голубые, вечно слезливые. Его не так состарили  муки войны, как гибель отца. Дедушка, узнав о том, что я обменял скрипку, меня сразу простил. Но ему  было очень страшно рассказывать о случившемся бабушке. И он начал издалека. Рассказал, будто бы ему явился во сне мой отец и просил: "Я  вымолил у Б-га вашу жизнь, и я хочу, чтобы мой сын был счастливее меня.  Если мальчик не хочет играть на скрипке, а хочет играть в футбол - не нужно его заставлять. Купите ему мяч и ботинки. И пусть играет в футбол".
Маршак заулыбался и процитировал Бернса:

"Беспутный, глупый Вили
Поехал на базар.
Продать хотел он скрипку,
Купить другой товар".

 - Умница Ваш дедушка, умница! Ох, сколько мудрости было в этих местечковых  стариках! Помню, мой дедушка - кстати, он был прямым потомком  известнейшего талмудиста 17 века Аарона Шмуэля Кайдановера, часто  повторял, - "Бедняк радуется тогда, когда теряет, а потом находит то, что  потерял". Потом я узнал, что дед Маршака был казенным раввином Витебска. Маршак показал мне его фотографию. Я только тогда осознал, как близка Маршаку была еврейская тема. А до этого были стихотворения "Сиониды".

- Неужели Маршак, - поэт, обласканный советской властью, глубоко внутри осознавал себя евреем?

 - Маршак начинал как поэт русско-еврейский, пишущий на русском языке. В  том, что мы знаем Маршака как поэта, наибольшая заслуга принадлежит  русскому интеллигенту Стасову, сделавшему для него очень много. В письме к  юному Маршаку Стасов предостерегал его от трех вещей: "Надеюсь, что ты никогда не зазнаешься, никогда не отречешься от своего народа и от своей веры". Это мог сказать ему только Стасов. И так оно и случилось.

Маршак во всех автобиографиях пишет, что публиковаться начал в 1907 году. На самом деле его первые стихи были на еврейскую тему, причем стихи были  высокоталантливые. Они были опубликованы в 1904 году в "Еврейской жизни".  Среди прочих было стихотворение "20 тамуза" - впоследствии мне удалось доказать, что оно посвящено памяти Герцля. На смерть Герцля откликнулись только два поэта - Жаботинский и Маршак.  В 1903 году по просьбе Стасова юный поэт создал кантату памяти Антокольского. Кстати, Антокольский был учеником деда Маршака - раввина  Витебска. Живя в Ялте, куда его - больного туберкулезом, на свои деньги  отправил Шаляпин, Маршак публикует ряд прекрасных стихов в журнале  "Молодая иудея". Там же, в Ялте, он великолепно переводит с иврита стихотворение Бялика "К птице", а с идиша - его поэму "Последнее слово".

Вспоминаю, что когда я был в Израиле в 1990 году, там публиковались  "Сиониды" Маршака: "Когда в глазах темно от горя, я вспоминаю край  отцов...".  То было время первой алии. И стихи Маршака круглые сутки читали по  русскому радио, чтобы поддержать нашу алию. Все становится на свои места.
Сейчас интерес к Маршаку возрастает. Мне звонили и сообщили, что половина  тиража книги уже распродана - похожая ситуация была только с книгой Быкова  о Пастернаке. Моя верность Маршаку с той встречи с его творчеством в гетто  и любовь к нему не разу не угасала. Я счастлив, что смог открыть музей  Маршака, что колледж, в котором я работаю, носит его имя.
 

Маршак - поэт не только не изученный, но и не прочтенный по-настоящему.  Его детские стихи, его переводы, его общественная значимость заглушили  настоящего Маршака. Я убежден, что Маршак начался как еврейский поэт,  пишущий на русском языке.  Нет единого измерения в поэзии, но я уверен, что когда хорошие  литературоведы займутся Маршаком, то окажется, что как поэт он не ниже  Мандельштама и Ахматовой. И их не унизит то, что я ставлю Маршака в один  ряд с ними.