 Совсем недавно, в сентябре, ему исполнилось 97 лет. Он прошел блокаду и фронт, колымские лагеря. Стал одним из самых плодотворно работавших литературоведов и получил признание в мире. Написал сотни научных трудов по истории русской литературы.
Выпускник ЛГУ 1939 года, Илья Серман до войны успел поработать учителем, а осенью и зимой 1941 года вел ежедневную радиопередачу «Говорит Ленинград». Вскоре ушел на фронт, был ранен. В 1944-м защитил диссертацию по «Преступлению и наказанию» Достоевского. А в 1949 году молодого исследователя и его жену, писательницу Руфь Зевину (Зернову), арестовали по обвинению в антисоветской пропаганде. Его приговором было 25 лет лагерей, ее – 10. На Колыме, где ему приходилось работать и в 50-градусные морозы, Серман стал участником забастовки заключенных. Но, отсидев пять с половиной лет, супруги были освобождены – после смерти Сталина. Двадцать лет, с 1956 по 1976 год, ученый работал в Институте русской литературы (Пушкинском Доме). Основным интересом Ильи Сермана была литература XVIII века. Он писал статьи о Фонвизине и Тредиаковском, Кантемире и Капнисте, тома исследований о Державине, Карамзине и Ломоносове, изучал журнальную полемику той эпохи и развитие литературного языка. А потом обратился и к творчеству писателей и поэтов XIX столетия – Пушкина, Достоевского, Лескова.
В 1976 году эмигрировала дочь Ильи Сермана (впоследствии – известная журналистка русской службы Би-би-си Нина Ставиская), и ученый был уволен из Пушкинского Дома и университета. Единственно возможным решением стал отъезд. Публикации исследователя в советских библиотеках были убраны с полок и отправлены в спецхран.
А сам он стал профессором кафедры славянских исследований Иерусалимского университета, где проработал еще 28 лет и издал столько новых научных трудов, сколько не смог бы сделать в условиях цензуры и самоцензуры, под бдительным оком чекистов, повсюду искавших крамолу.
Илья Серман не забывал о своих еврейских корнях и в Ленинграде, но в Иерусалиме ощущение причастности к многотысячелетнему прошлому стало у него особенно сильным. «В Израиле и в особенности в Иерусалиме мы окунаемся в сгущенную, спрессованную историю, свое и своих пращуров общее прошлое, – написал он однажды. – Здесь мы не только поняли, но и почувствовали, что история, куда более длинная, продолжает жить не только на этих холмах, но и в нас, и все мы – ее дети и неразрывно с ней связаны». И закончил словами современного израильского поэта: «Собственно говоря, мы вернулись туда, где были». Трудно придумать лучшую эпитафию.
Яков Гордин, соредактор журнала «Звезда»:
«Яков Захарович Серман был одним из наиболее квалифицированных и глубоко думающих историков нашей литературы, крупнейшим специалистом по XVIII веку. Он человек, как говорится, типично советской судьбы: немало лет провел на Колыме. Это его не сломало. Илья Захарович, хотя не принадлежал к диссидентам, был человеком сильным и независимым, очень порядочным, во всех обстоятельствах вел себя очень достойно. Он автор интереснейших воспоминаний, которые мы публиковали в журнале «Звезда». Серман был человеком очень незаурядным, и слава Б-гу, что он прожил такую долгую и насыщенную жизнь».
Наталья Кочеткова, заведующая отделом по изучению русской литературы ХVIII века Пушкинского Дома:
«Илья Захарович внес очень большой вклад в наше литературоведение. Он совершенно по-новому подошел к трактовке литературных направлений, по-новому проанализировал и жанры русской литературы XVIII века, и ход ее развития, показал, как русская литература XVIII века связана с позднейшей классической литературой, он по-новому осветил роль Карамзина в истории русской литературы. Вопросы литературного языка он тоже обсуждал нестандартно, связывая их с историей развития русской литературы. И это тоже открыло новые научные перспективы.
Он был намного старше всех нас. Рассказывал о литературном мире 1930-х годов, который хорошо знал, о литературных спорах того времени, и все это было живо и увлекательно.
Он был человеком исключительно остроумным и находчивым, исключительно доброжелательным, старался видеть в людях то лучшее, что в них было.
Мы с ним встретились в 1993 году, после долгих лет, когда не могли видеться и переписываться, во Франции, на конференции. Он повел меня гулять по Парижу, где я была первый раз в жизни. Мы пришли к собору Нотр-Дам. Я говорю: «Хорошо бы подняться наверх! – Пошли!» И мы пошли, а я забыла, что ему тогда было уже 80 лет. Спохватилась, но он шел, как молодой. Вот таким был Илья Захарович.
В 90-х годах, когда это стало возможным, он приезжал в Петербург, выступал на научных заседаниях в Пушкинском Доме, присылал свои статьи для публикаций. Контакты продолжались почти до самого конца его жизни.
Мы будем постоянно обращаться к трудам Ильи Захаровича и вспоминать об этом удивительном человеке, его жизнелюбии и мужестве».
|
