Мария Конюкова  Внучка «писца»

Фира Израилевна Оршанская недавно узнала о том, что ее дед был сойфером самого Любавического ребе. Ей эту новость по телефону сообщил Нисон Руппо – раввин города Костромы.

Фира Израилевна Оршанская - внучка сойфера Фира Израилевна Оршанская до последнего времени мало что знала о своих предках. У нее не сохранилось старых семейных фотографий. На стене в ее квартире – портрет ее супруга, скончавшегося в начале 2000-х, и ее самой – в ранней молодости. Фира Израилевна объясняет, почему не знает, как выглядели ее предки: - 1941 год застал нашу семью в Витебске. Папа работал заместителем директора трикотажной фабрики «Знамя труда». Помню, как в начале июля он прибежал с работы и сказал: «Быстро бежим к вокзалу! В город входят немцы!». Мы пытались возражать: «Дай нам хоть собрать самое необходимое!». Но папа только сказал: «Быстро!». Вот так мы и убежали, в чем были. Какие там фотографии семьи… Время показало, насколько был прав Израиль Шмуйлович Рабинович – отец Фиры Израилевны. За почти три года оккупации Витебска фашисты уничтожили около 18 000 евреев…

* * *

Фира Израилевна продолжает: - Отец мой был абсолютно светский человек. Из его рассказов я поняла, что он был сыном писаря. Потом Фира Израилевна поправляется: - Я хотела сказать – «писца». Она не знает слова «сойфер». Судя по всему, до того, как узнала, чья она внучка, Оршанская думала, что ее предок был обычным писарем, обслуживавшим безграмотных соотечественников. - Папа всегда говорил, что семья была нищая. Дед – Шмуэль Рабинович – был каким-то невезучим, не приспособленным к жизни человеком. Он был трижды женат – первых двух супруг он пережил. И детей у него было аж десять человек: пять от первой жены, четверо, включая моего отца, от второй, и еще один – от третьей. По воспоминаниям папы, у деда был прекрасный почерк. Он помнил его склонившимся над рукописью, вырисовывавшим буквы на бумаге. Он помнил монотонный скрип пера. Но отец никогда не говорил о том, что дед писал… Фира Израилевна не знала, что ее дед переписывал святые книги. Она как-то не задумывалась о том, что предок был одним из немногих граждан Российской империи, владевших ивритом. Судя по всему, отец ее так и не простил своему отцу его последнюю женитьбу: мачеха была жестокая и безразличная: - Папа осиротел в возрасте двух лет. Матери он не помнил. А про мачеху и отца рассказывал скупо: говорил, что он в детстве тяжело болел, у него были какие-то язвы на голове, и его плохо лечили. Можно предположить, что мальчика также не грела странная, по его детским, вернее, не детским, а мальчишеским понятиям профессия отца. У других отцы – ремесленники – здоровые мужики с золотыми руками, или лавочники – бойкие и торговатые, или служители синагоги – наиболее образованные и мудрые: к ним все ходят за советом. А тут… Писарь какой-то. Фира Израилевна рассказывает: - А ведь жили они в самих Любавичах. Отец там и родился. Оршанская никогда не воспринимала своего отца как уроженца священного для хасидов места. Когда началась Гражданская война, Израиль Рабинович оказался на Урале и чтобы его не мобилизовали в белую армию, он как-то (видимо, с помощью специалиста) вытащил себе все зубы: - У папы были вставные золотые челюсти. Его из-за этого уже при советской власти заподозрили, так сказать, в богатстве – приняли за чуждый элемент – и хотели арестовать. Все дети Шмуэля Рабиновича в Гражданскую войну покинули родные Любавичи, чтобы никогда туда не возвращаться. Некоторые из них сделали карьеру в Советском государстве. Семья Израиля Рабиновича уцелела в войне. После ее окончания Фира Израилевна поехала в Ленинград учиться. Жила у родных. Закончила Финансово-экономический институт. Вышла замуж за ленинградца и осталась в Питере. Ее дочь и зять – технари. Внучка – стоматолог. В общем, обычная семья питерских интеллигентных евреев…

* * *

- Однажды я разговаривала по телефону с подругой. Она мне сообщила, что ее предки также были религиозными. И тоже жили в Любавичах. А я ей рассказала все, что знала о своем деде-«писаре». Видимо, моя подруга оказалась еврейски более образована: ее мои рассказы навели на размышления. Она связалась с общиной. И звонит мне: «Фира, можно тебе позвонит раввин из Костромы?». Я удивилась. Говорю: «Конечно, пусть позвонит». И вот в один прекрасный день мне звонит Нисон Руппо – раввин города Костромы. Он стал меня расспрашивать про папу и дедушку. А потом говорит: «А вы знаете, что ваш дед – писец самого Любавического ребе Шнеерсона?». Я, конечно, не знала. Он еще спросил про годы рождения папы и дедушки. Папин год рождения я знаю. Дедушкин – нет. Потом он спросил: «Можно я вам еще позвоню?». Я ответила: «Буду рада». И он позвонил мне еще раз и сказал, что у него есть целых три книги, которые переписал мой дед! Руппо прислал моей дочери на электронную почту Лист из книги Торат Шмуэль. Это труд Маараша, которого тоже звали Шмуэль, записанный рукой сойфера Шмуэля Рабиновича увеличить текст часть Торы, переписанную рукой моего деда! Фира Абрамовна показывает мне отсканированную и распечатанную ее дочерью на принтере страничку Торы, которую некогда переписал ее дед. - Я ходила на прием к нашем раввину Певзнеру – показывала ему эту страничку и рассказывала о том, чья я внучка… Спрашиваю: - Фира Израилевна, можно я возьму эту страничку, чтобы поместить ее на сайте еврейской общины? - А вы мне вернете ее? Это единственная память о моем деде… - Можем вернуть. Но ваша дочь, думаю, с легкостью распечатает ее для вас снова. Фира Израилевна, по всей видимости, мало знакома с возможностями современной оргтехники. Она звонит дочери – посоветоваться. Та дает добро: отдать листочек можно. Фира Израилевна протягивает мне листочек, исписанный ивритским буквами. На самом деле, у сойфера Любавического ребе был отменный почерк…