Михаил Фатеев Самая главная победа
Михаил Фатеев – главный редактор телеканала "ТВ Центр" в Санкт-Петербурге – рассказывает о своих родственниках, переживших блокаду или погибших в блокадном Ленинграде…
* Квартира у Синагоги – приют большой семьи * Предок-хасид, отказавшийся эвакуироваться * Смерть от белокровия * Каша из столярного клея * Откладывала хлеб, чтобы похоронить мужа * Кадиш на Преображенском и разорванный кафтан * Односельчанин взял деньги за спасение женщин… и сдал их немцам * Кожаный ремень, спасший жизнь маме и малышу
Как-то я услышал мнение, что человеческая память не может вместить более 150 лет. В том смысле, что, бродя по старым кладбищам и смотря на захоронения полуторавековой давности, мы не можем уже ничего рассказать о тех, кто в них лежит. В какой-то степени это так. Даже хуже. Перебирая черно-белые фотографии в семейном архиве, ни я, ни мои родители, увы, не можем идентифицировать многих из наших предков. Да и про тех, кого помним по именам и фотографиям, часто не можем сказать многого. Пара фактов и все… Месяц назад мне довелось встретиться и побеседовать в мемориале Яд Вашем с Борисом Мафциром, создателем и руководителем проекта документации увековечения имен евреев, погибших в период Шоа на территориях бывшего СССР. Он много говорил о том, что еще несколько лет, и мы уже не сможем собрать имена тех, кто погиб во время II мировой войны – свидетели уходят. Призывал заполнять анкеты и передавать их бланки знакомым и родственникам. Правда, на вопрос о том, вписывать ли в анкеты погибших во время блокады ответил однозначно: «Нет». Они погибли во время боевых действий, а не в результате геноцида. Все выглядит логично, но как-то холодно становится на душе от этой прямолинейности. Я перебираю выцветшие фотографии родственников, погибших в окруженном нацистами городе. Вспоминаю родственников жены убитых в Пушкине гитлеровцами. Линия фронта, несколько километров разделили посмертные судьбы людей. Что я знаю о своих погибших в блокаду предках? Что будут знать о своих предках мои дети?
Мой прапрадед Арон Шапиро. Он был раввином в белорусском местечке Березино, что в Белоруссии. В его доме не только вершился раввинский суд, но и собирались на молитвы. Как говорит семейное предание, его уважали как местные евреи, так и русские. Семью не тронули даже во время погромов. Фотография сделана еще до войны. В Березино. Здесь прапрадед с женой и младшей дочкой Сарой. Его старшая дочь, моя прабабушка Соня, к тому времени уже вышла замуж и жила в Плисе. Когда ее семья перебралась в Петроград, после смерти жены к ним приехал и Арон Шапиро. Жили они вместе, в просторной квартире недалеко от синагоги на канале Грибоедова, 134. Об этом периоде жизни моего прапрадеда ничего не известно. Погиб он в скорости после начала войны. Ни  одной  фотографии  моего прадеда  Моше-Довида  Плискина не	Арон Шапиро
сохранилось. Он был из очень набожной семьи. Его отец, Юда Плискин, отличался большой религиозностью: соблюдал традиции и даже ездил учиться к раввинам в Витебск. Слышал, что были они из хасидов. В Ленинграде семья Моше-Довида поселилась в 20-х годах, хотя говорят, что прадед приезжал сюда еще до 17 года, но уехал подальше от бурных революционных событий на родину, в Плису, где и родились его дети. Как рассказывала бабушка, дед каждый день ходил молиться в малую синагогу и был уважаем в общине. На пасхальный седер, как вспоминала бабушка, многочисленные родственники собирались именно в квартире Моше-Довида. Когда началась война, прадеду предложили отправиться в эвакуацию. Но он отказался, сказав, что никогда не покинет ставший ему родным город. Его старшая дочь Лиза – моя бабушка – уехала с детским садом, в котором работала, в Сибирь. Сын Семен отправился на фронт, где погиб в 1942 году.

Изя, Вова (Вольф) и Малка (Маня) Плискины

Несмотря на военное время, в семье продолжали соблюдать традиции. По рассказам прабабушки, пока у прадеда хватало сил, он по-прежнему ходил в синагогу. Большая квартира сослужила хорошую службу. В нее перебрались родственники, вместе было легче выживать. Помимо Арона Шапиро, Моше-Довида, его жены Сони и их младшей дочери Ривы здесь поселилась Малка Плискина, жена его брата Менделя, с двумя своими сыновьями Изей и Вольфом. Вот их фотография. У кареглазого Изи, старшего сына, было белокровие. Он умер первым. Не пережила блокаду и сама Малка. Как известно, первая блокадная зима оказалась самой суровой. На отопление квартиры ушло почти все, что могло гореть. Как могли, боролись с голодом. Прадед пытался варить кашу из столярного клея. Это его не спасло. Он умер в феврале 1942 года. Чтобы оплатить похороны, прабабушка откладывала хлеб, а затем отвезла тело мужа во двор  синагоги. Судя по тому,  что  рассказывают родственники,  он

был похоронен в общей могиле на Преображенском еврейском кладбище. Прабабушка с дочкой Ривой уехала в Сибирь к моей бабушке в 1943 году.

Вот еще одна фотография. Это Циля Левинсон, сестра моего прадеда, и ее сын Рафа. К началу войны она уже была в разводе. Тоже не пережила блокадной зимы. Судьба Рафы неизвестна. Говорят, что он отправился жить к отцу. Вероятнее всего и он не выжил. Во всяком случае, судьба его никому неизвестна. Многое из жизни своих родственников во время блокады я знаю от своей двоюродной бабушки – тети Раи. Она и ее младшая сестра Татьяна прожили в блокадном Ленинграде от первого до последнего дня. Рае к началу войны было 13 лет. О блокаде она не рассказывает. Многого уже не помнит, а то, что помнит, – вспоминать желания нет. Несмотря на то, что все родственники жили кучно, в расстоянии пешего пути от синагоги, во время блокады они не общались. Ходить друг к другу не было сил, телефоны не работали. Новости узнавали от  случая к случаю. Родители Раи и Татьяны  не  пережили блокады.

Циля Левинсон, в девичестве Плискина, и ее сын  Рафа Рафаил

Первым умер отец Хацкель, брат моего прадеда. На его похороны тоже пришлось собирать хлеб. Вслед за ним скончалась и мать Сара. Ее похоронили на Преображенском кладбище. Тетя Рая даже помнит, как читали кадиш, а на них с сестрой разорвали кафтаны.

Инна и Неух Плискины. Фото сделано до 1946 года, видимо, сразу после блокады. В 1946 году Неух умер

Практически сразу после войны от истощения скончался еще один брат моего прадеда Неух, переживший блокаду вместе со своей дочерью Инной, которой в 1941 году едва исполнилось 4 года. Она, ее дети и внуки живут в Израиле. Родственники моей жены в основном успели уехать из города при приближении немецких войск. Осталась только мачеха деда, Софья Тевьевна Вишневецкая, и ее дочь-подросток Эгнесса (Нея). Когда фашисты вошли в Пушкин, где они жили, соседи попытались их спрятать, а потом переправить через линию фронта.  Они  наняли  какого-то  сельчанина,

чтобы он вывез женщин, но тот, взяв деньги, прямиком отправился к немцам. Как рассказывали соседи, Софья и Эгнесса погибли вместе со всеми пушкинскими евреями, согнанными в Гостиный двор. Их фотографий не сохранилось.

Судьба другого родственника моей жены, Соломона Ароновича Брегмана, оказалась относительно удачной. Отправив семью в эвакуацию, он пошел добровольцем на фронт. Был ранен и попал в госпиталь в Ленинград. Выздоровев, стал интендантом лазарета и в нем и прожил всю блокаду. Паек был маленький. В госпитале работала врач-хирург, еврейка. У нее был пятилетний сын, который стал пухнуть от голода. Дед варил свой кожаный ремень. Так удалось спасти жизнь и малышу, и его матери. Вот они, несколько коротеньких историй. Благодаря которым слово «блокада» в нашей семье никогда не носит отстраненного характера. Будут ли храниться в Яд Вашеме анкеты с именами евреев, погибших от голода и бомбежек в осажденном Ленинграде, не так уж важно. Хотелось бы, чтобы их имена и осколки их судеб сохранились в памяти их потомков.	Соломон Аронович Брегман
И еще. Мне кажется, лучшим мемориалом для погибших стало то, что их прапраправнуки со смехом резвятся в петербургских парках. Ведь это самая главная победа над теми, кто хотел стереть наш род с лица земли.
Жизнь продолжается. Дети автора - Даниил и Илья