О выставке «Гребаный фашизм»
Фашизм обладал эстетическим соблазном. Весь этот гламур, мужественные позы, формы от Hugo Boss…Через эту эстетизацию фашизм адаптировался, перестал быть страшным. Произошла девальвация этической позиции, эстетика подменила собой этику. Вот над этим гламурным фашизмом и издевается группа «Синие носы».
(Выставка «Гребаный фашизм», недавно открывшаяся у Гельмана, представляет собой собрание эпатажных, весьма неприличных фотографий и коллажей. Обезьянка, испражняющаяся свастикой, там, пожалуй, наиболее невинный образец – прим. ред.)
Кто такой галерист?
До начала XX века искусство жило не так, как сейчас. Оно было ориентированно «назад», в прошлое. Главной фигурой был эксперт, определявший подлинность произведений. Имел место эдакий культурный фетишизм. В начале XX века произошло сжатие времени. Новая эстетика стала появляться каждые 10 лет. Впервые музеи стали покупать картины живущих и здравствующих художников. Принципиально новым явлением стал музей современного искусства. Раньше для художника попасть в музей означало попасть в вечность, в будущее. Никто не знал заранее, попадет ли он в будущее. Теперь, если ваши произведения уже сейчас вызывают интерес, место в будущем вам гарантировано. На смену эксперту, досконально знавшему прошлое, приходит фигура галериста, чувствующего будущее. Для коллекционера галерея – гарант того, что он покупает произведение, которое войдет в историю.
По какому принципу я отбираю художников
За год в среднем 2000 художников представляют свои портфолио в мою галерею. Для моего личного просмотра сотрудники отбирают около 30. Чем я руководствуюсь, выбирая художников для своей галереи? Тем, насколько художник существует в контексте.
Что такое контекст? То, что пришло на смену оценочным критериям. До конца XIX века искусство было критериальным. Хорошее искусство воспринималось как соответствующее неким критериям. С возникновением авангарда система критериев рухнула. Отныне каждое новое поколение не продолжает предыдущее, а отрицает его. На смену критериальной системе пришло понятие «контекста». Художники рассматриваются и оцениваются в определенном контексте.
Таких контекстов лично я насчитываю четыре.
Первый контекст – история искусства. Художник должен видеть перед собой все искусство прошлого. Как минимум в виде библиотеки: мое искусство – еще одна книга в библиотеке. Как максимум – в виде ландшафта: все мировое искусство существует в едином пейзаже, и мое искусство – часть этого пейзажа.
Второй контекст – контекст искусства, которое делается здесь и сейчас. Базовой характеристикой искусства становится коммуникативность, когда художник ведет нескончаемый диалог с коллегами. В этом, собственно, и заключается актуальность искусства.
Третий контекст – социальность. Для меня важно, чтобы искусство отражало время. Только сиюминутное может попасть в вечность. Сегодня есть художники, которые делают русский реализм не хуже Репина. Но они находятся вне времени. Для меня же необходимо, чтобы в работах художников ощущалось биение времени.
Четвертый контекст – личностный message. Человек пожил на свете, что-то знает про жизнь. Это – контекст собственного творчества: зачем он художник? Ведь быть художником – непростая участь. Талантливых инженеров, к примеру, может требоваться хоть 10000, но талантливые художники в таком количестве не нужны! Культурная машина несправедлива и недемократична. Поэтому художник должен четко знать: зачем мне все это? С каким посланием я обращаюсь к миру?
О наших стереотипах в восприятии искусства
Современное искусство нередко вызывает у зрителя оторопь. У многих возникает сомнение: да искусство ли это вообще? Но существует закономерность: нам нравится искусство, которое формировалось определенное время назад. В России этот временной промежуток – примерно 70 лет, в Америке – 20. Современное искусство, как правило, нравится только профессионалам. Возьмем, к примеру, постсоветского зрителя. Ему свойственно нагружать искусство своими задачами, а не теми, которые ставит само искусство. Одна из таких предпосылок: «искусство обязано быть красивым». Почему, с какой стати? Или, например, говорят про «Черный квадрат»: «Что тут такого, и я так могу нарисовать». Это означает, что в голове у человека предпосылка: «Искусство обязано быть трудновыполнимым. Иначе это не искусство». Но ведь сегодня и Айвазовский легковыполним, с современными-то компьютерными технологиями! Значит, критерий трудновыполнимости уже ушел, он не может быть ориентиром. А про современные инсталляции часто говорят: «Что это за искусство, его даже на стенку не повесишь!» Но кто сказал, что предназначение искусства – висеть на стене? Когда вы перестанете нагружать искусство собственными задачами и постараетесь понять, какие задачи ставит перед собой художник, а также попытаетесь соотнести его произведения с произведениями других художников, - вот тогда вы попадете в «контекст».
А что вообще есть искусство?
Граница искусства и неискусства постоянно проверяется художниками на прочность. То, что вчера было искусством, сегодня таковым не является, и наоборот. Если попытаться дать математическое определение искусства, получится примерно так: «Искусство – это то, что делает тот, кто считает себя художником». То есть, то, что художник считает искусством – и есть искусство.
Выгодное ли дело – коллекционировать картины?
Инфляционные издержки в любом случае покроются. А если ты отгадал, попал в струю, - отдача огромная! К примеру, купил я как-то у художника картину за 600 долларов, хотел поддержать его в трудный момент. А через несколько лет рыночная цена этой работы составила 40000 евро! Я подарил ее Русскому музею.
О творческой среде в Петербурге
В культурном пространстве Петербурга рождение художника облегчено, а вот полноценное творчество для него невозможно. Атмосфера здесь разлагающая. Петербург – это город-музей, в котором старое стремится к самосохранению. Петербург не приемлет новое. То же самое, кстати, мы видим в Венеции: там происходят все мировые художественные события, а вот венецианского искусства не существует. В Петербурге есть художники, но нет институциональной живописи. У нас художник может реализоваться только в Москве, в Америке – только в Нью-Йорке, в Германии – в Берлине и Кельне. Что поделаешь, есть такой феномен как культурная столица. Площадка для творчества должна быть ярко освещена, и энергии для этого хватает только у столиц. Туда и должны стекаться творцы.
О еврейском вопросе
Находятся те, кто говорят: у евреев нет искусства, они только коллекционируют. Действительно, среди евреев много коллекционеров. На мой взгляд, стремление коллекционировать картины – свидетельство не творческого бессилия, а хорошо развитого абстрактного мышления.
Мне не свойственно идентифицировать себя как еврея. Я не говорю себе: «я еврей – и потому я делаю то-то и то-то». Я – как советский человек с пятым пунктом в паспорте: вспоминаю о своем еврействе, когда начинаются проблемы. Хотя… Мой отец, мой сын живут в Израиле, так что забыть о том, что я еврей, не получается, происхождение то и дело подает какие-то сигналы.
Мне было очень интересно побывать в питерской Синагоге. Я никак не ожидал, что у вас есть такой вид активности, как встречи с деятелями культуры. Я вижу, что жизнь тут так и кипит, в каждом помещении происходит что-то интересное.
