|
«…Ежедневно в двенадцать часов детей ведут на кухню за супом. Они приходят, постукивая деревянными башмаками, и ждут, чтобы их впустили. Об этой минуте они мечтали вчера весь вечер и сегодня все утро».
Затем Вильнюсское гетто стали уничтожать: «Немецкий офицер объявил, что все евреи вильнюсского гетто, помещенные сюда, эвакуируются в другие места. Время сбора – сутки…».
Второе гетто было ликвидировано еще в 1941 году: «Тогда некоторые решили спрятаться, а немцы просто отключили воду и поставили усиленную охрану. Тех, кто, мучимый жаждой, решался ночью выбраться из укрытия за водой, сразу схватывали, а те, кто выбираться не решался, медленно умирали без воздуха и питья…».
После сборов пришлось ночь провести у вокзала в болоте, куда всех загнали. Наутро, на выходе из города, молодых девушек построили в одну колонну, а женщин с детьми и стариков – в другую. Машу со старшей сестрой Мирой отобрали в первую колонну, а маму Тойбу и совсем еще маленьких Раечку и Рувика – во вторую. Молодежь погнали по этапам и концлагерям в сторону Германии, а вторую колонну, значительно большую по численности, больше никто из родных никогда не видел…
После гетто – лагеря и долгие мытарства: Вильно, Каунас, Рига... Будни концлагеря: с одной стороны крематорий, с другой – тропинка к газовой камере, прямо – столовая.
«Несу миску на место. Смотрю – офицер подзывает пальцем. Неужели меня? Да, кажется меня. Несмело подхожу и жду, что он скажет. А он ударяет меня по щеке, по другой, снова по той же. Бьет кулаками, норовит по голове…».
Маша не знала, прочитает ли кто-нибудь эти записи, но продолжала писать свои дневники-заметки. Очередная пересылка. Немцы явно надеялись взять реванш и рассчитывали использовать рабский труд молодых девушек. Но советские войска нажимали и громили фашистов. А фашисты все дальше гнали своих пленников по Европе, в Германию.
«Шли тринадцать дней, я практически не могла идти, меня поддерживали идущие рядом. В какой-то момент я споткнулась и упала в сугроб. Сначала спасло то, что где-то были советские войска, и была опасность, что немецких конвоиров обнаружат, поэтому расстреливать не стали – боялись звуков выстрелов. Затем меня нашла одна венгерка и, выяснив, что я еще жива, сказала: 'пошли'. Но я не могла идти, и меня просто потащили – оказалось, что она живет рядом и ждет, когда придут советские войска. Но спрятаться не успели, девушек поймали фашисты и, посадив на телегу, отвезли в сарай, который конвоиры уже обкладывали бочками с бензином».
Не подожгли: начались бомбежка, а через несколько часов пришли военные из советской части.
Девушек было 16. Их поселили в нескольких немецких домах. Пришел врач и запретил есть, так они были тощи. Выдал сухари и сказал: «Начинать есть надо постепенно и это вам на два дня». Поделили на пятерых, оказалось – по 10 сухарей на каждую. Маша, конечно же, не удержалась и съела все до одного. Врач велел девочкам помыться и переодеть свои грязные робы. На выходе он обернулся и добавил: «А еще хорошо бы не вспоминать все то, что пришлось пережить». Так Маша перестала быть «хефтлингом № 6 0821», и еще – можно было больше не носить желтую шестиконечную звезду.
Через несколько дней пришли сотрудники НКВД. Стали расспрашивать, кто и откуда. Почему не подняли восстание, почему не сбежали – и вообще, может, они и вовсе отправились в Германию сами, в поисках лучшей доли? Но все обошлось, было выдано удостоверение – одно на всех. Это было 21 апреля 1945 года.
Потом было возвращение на крыше переполненного вагона поезда. Девушки боялись упасть с крыши, ночами лил весенний дождь. Однажды на станции Торун, у водонапорной башни, друг напротив друга остановились два поезда.
«Я плелась вдоль длинного состава <…> и вдруг у одной теплушки я увидела… Знакомая рыжая борода и тот же тулупчик, и фуражка… Это же наш дворник!... Старый Казимеж перекрестился и я поняла: он думал, что немцы меня убили. Ведь знал, что нас увели в гетто, а  оттуда в Понары и там расстреливали».
Успокоившись, дворник произнес: «Nie ma jego, doma, zostali tylko ruiny».
Затем старик рассказал, что в их квартире жила литовская семья и перед бомбежкой все вещи вывезли. А потом случайно упомянул, что, мол, об этом он рассказал и «panu adwokatowie»… Читая этот диалог, сложно удержаться от слез. Но представить то, что пережила Маша, еще сложнее: «Мне казалось, что я крикнула, но сама едва расслышала свой голос… Папа жив?!» Старый дворник рассказал, где живет отец, потом, спохватившись, назвал себя дурнем – забыл сказать, что старшая сестра Мира тоже жива.
И снова на крышу поезда. Он шел лишь до Белостока. Беглянок определили в дом, а там – о ужас! – трехъярусные нары, почти такие же, как в лагере! Снова НКВД и снова допрос, еще одно удостоверение. Кто-то остался – решили бежать в Палестину. Маша вспоминала при этом родительские разговоры и «синюю, разрисованную пальмами копилку над дедушкиной кроватью, он ее называл 'коробочкой Керен Каемет' и в каждый наш день рождения опускал туда столько монеток, сколько имениннику исполнилось лет»… Но Маше надо было домой, к папе и сестре. Однажды ночью в дверь постучались и всех вызвали на танцы… Что такое танцы, она уже почти не помнила, но, преодолев страх, вышла. Оказалось – объявили, что кончилась война.
Наконец – родной Вильнюс и встреча с папой и сестрой. Маша боялась, что снова придут
Фотография из книги |
фашисты, что увезут в Сибирь (согласно постановлению Верховного Совета СССР от 21 февраля 1948 года, спецпоселению подлежало 48 тысяч человек. В итоге в 1948 – 49 гг. из трех прибалтийских республик отправились в ссылку 94 779 человек. Среди них было немало евреев).
Воспоминаниями Маши заинтересовались в Еврейском музее Вильнюса, который был вновь открыт в июле 1944 года. Но позже предупредили, что «не стоит упорствовать в публикации». Причина – пресловутый «пятый пункт». Затем дневники просто отказывались печатать в Советском Союзе. Первая публикация в усеченном виде состоялась лишь в 1963 году на литовском языке. На русском – еще позже, в 1965, в журнале «Звезда». Это была совсем небольшая публикация – и, уж разумеется, туда не вошли подробности, касающиеся НКВД. Тем временем, с идиша книга уже была переведена на почти двадцать языков мира. К слову, больше всего переизданий – на немецком…
И только в конце минувшего года вышла первая полная, без купюр, версия этих дневников на русском языке – свыше пятисот страниц памяти.
Книгу Марии Рольникайте «Я должна рассказать» можно прочитать здесь
|
