Галина Артеменко Старые письма: о войне и о любви

Перед разлукой братья Иоффе уговорились, что если кто-то погибнет на войне, то другой возьмет себе его имя…

«Здравствуй, дорогая Асенька! Перед новым отъездом на фронт мне очень хочется тебе сказать так, чтобы ты услышала всей своей душой: будь счастлива вечно и по-прежнему украшай человечество своей жизнью на земле, жизнь – для тебя, всегда радуйся ей», – так начиналось письмо, отправленное с фронта в Ленинград 7 апреля 1944 года 21-летним Хацкелем Иоффе своей будущей жене Асе. Письма хранятся ныне у младшей дочери Хацкеля и Аси – Регины, преподавателя музыки: «Я знала, что папа все сохраняет – у него была черная папка, где все документы находились. Но письма с фронта в Ленинград я обнаружила, когда уже переехала и разбирала папин архив. И была потрясена, когда это все обнаружила, даже студентам своим носила почитать, когда мы готовили попурри из военных песен, чтобы они смогли то время хоть немного почувствовать». Хацкель Иоффе уехал в Ленинград из городка Горки, что в Могилевской области Белоруссии, в 1939-м – поступать в Политехнический институт в 16 лет, потому что рано пошел в школу. В Ленинград приехали и его брат Борис, ставший студентом филологического факультета Ленинградского университета и сестра Злата, поступившая в Педагогический институт. 8 октября 1944 года Хацкель напишет еще одно письмо в Ленинград – маме Аси, тете Соне, в котором вспомнит, как уезжал из дома: «Не могу без слез вспоминать тот день, когда я уходил из дома пешком на вокзал в Горках в день моего отъезда в Ленинград на учебу в 39-м году, когда дорогой дедушка со слезами на глазах делал мне надпись на своей фотокарточке и когда мама со слезами, грустными материнскими слезами проводила меня до угла и долго-долго махала мне платочком, пока я не скрылся из виду. Со мной на вокзал шел брат. Я теперь плачу, честное слово, делюсь с Вами, как с самим собой. Плачу второй раз за три года. Я помню, как катал на саночках Фанюлю…Ведь она умная девочка была, теперь была бы уже барышня. Для меня не новость то, что нет в живых мамы, Фанюли, Женьки. Я ведь знал это и раньше - и вот почему я так редко пишу папе и Злате, мне их очень жалко и мне трудно писать». Мама, младшая сестра Фаня, младший двухлетний братик Женечка и сестра мамы – Вера были расстреляны фашистами 7 октября 1941 года в Горецком гетто. В Иерусалиме в мемориальном Музее Яд Вашем в «Долине Общин», среди высеченных на камнях названий городов, в которых во время Катастрофы осуществлялось истребление евреев, можно прочесть на иврите и английском, — «Горки»… Хацкель, Борис и Злата, а также их отец Арон Иоффе ушли на фронт. Хацкель даже однажды встретился с отцом на фронтовых дорогах. А перед разлукой с Борисом братья уговорились – что, если кто-то погибнет, то другой возьмет себе его имя… Не стало Бориса – пропал без вести. И уже потом, после войны, Регина удивлялась – почему иногда к телефону просят позвать Бориса и папа берет трубку: «Он даже представлялся именем брата, пытался официально имя поменять, но ему не разрешили». Злату отправили на Дальний Восток, в метеорологическую службу – там она прослужила всю войну. Она сейчас живет в Ленинграде, ей – 92. Родители Аси тоже были родом из Горок, но уехали раньше, и Ася уже была ленинградской Ася в Ириновке девочкой. Жили в огромной коммуналке на набережной реки Карповки, 19. Осенью 41-го Ася должна была пойти в 10-й класс. Но окончить школу удалось только после войны. Всю блокаду Ася с родителями оставалась в Ленинграде. В Ириновке на Дороге жизни работала на лесозаготовках нередко по колено в воде – всю жизнь потом страдала ревматизмом, к 50 годам ходила с трудом. В первую блокадную зиму умерла бабушка Аси Геня. Отвезли на саночках на кладбище. «Вот кадры хроники – как люди воду черпают, как саночки везут – все это мама пережила, – говорит Регина, – бабушка очень боялась ее отпускать за водой, за продуктами – из-за круглого лица, даже похудевшего, но все равно такого «со щечками» – людоедов боялась. …Хацкель, которого близкие, в том числе и Ася и ее мама Соня звали Хаца, пишет в Ленинград в октябре 1944-го: «Передо мною – сердце Польши, которую мы освобождаем… Я имел еще одну возможность уехать в Академию в Москву, но не захотел, ибо, во-первых, хочу тоже участвовать до конца в разгроме проклятого врага, хочу побывать на его земле и отмстить за все, во-вторых, я решил, что мне больше не надо думать об учебе, а надо работать и получать деньги, жить так, чтобы не папа заботился о том, чтобы меня поддерживать, а чтобы я всемерно помогал отцу и Златусе…Я недавно вспомнил, что незаметно в вихре последних лет я уже стал взрослым человеком, что мне в январе уже исполнилось 22 года. Но я все такой же в душе, каким был, не изменился ни в поведении, ни в характере, и работа идет одинаково, как и тогда, когда я вступил в нее девятнадцатилетним». Так, будничным словом «работа», определяет молодой человек войну… Хаца прошел в составе Второй Гвардейской танковой армии от Ленинграда до Берлина, через Белоруссию, Украину, Польшу. Он и на рейхстаге раcписался: «Иоффе. Ленинград».

Эту фотографию Хацкель носил                                                         Хацкель с товарищами          с собой в гимнастерке

«Папа даже решил привезти в Ленинград камень от рейхстага, – рассказывает Регина. – Он вообще чувствовал остроту момента, значимость разворачивающихся исторических событий. Но не довез камень – чемодан на вокзале в Берлине сперли». А Ася в 20 лет села за парту – в 1945-м, чтобы окончить школу, а потом поступила в Хацкель и Ася. 1944 г. Ленинградский университет, на английскую филологию, вторым языком был немецкий. С Хацей они поженились. Он после войны с отличием окончил Военную академию связи в Москве. И они вместе с Асей поехали служить – в Армению, в Грузию. «Мама не признавала жизни в разных городах, она считала – пара должна быть вместе. Ее основная работа была быть его женой», – улыбается Регина. Ася вся сосредоточилась на муже, дочерях, доме – чтобы все блестело, чтобы стол был сервирован, а на столе – все вкусно и по-домашнему. Даже папиросы Ася мужу покупала. В Ленинград они вернулись, только отслужив на Кавказе 12 лет. Ася радовалась – Опера, БДТ, Пушкинский театр – она так по всему этому соскучилась. «Они не ссорились – это была мамина заслуга, мама блистательно умела обходить все острые углы, гасить любые вспышки, папа был вспыльчивый, но отходчивый, – отмечает Регина и добавляет: Однажды папа на мамином юбилее произносил тост и сказал, что самая главная черта Аси – ее полнейшее бескорыстие». Хацкель Иоффе. 1950-е гг. Они читали «Новый мир», не пропускали премьеры и новинки литературы, растили дочек. Причем могли помочь своим детям абсолютно по всем школьным предметам – от точных до гуманитарных. После Академии Хацкель Иоффе дослужился только до подполковника. Дальше мешал «пятый пункт». «Этот вопрос вообще периодически в семье звучал. А сестра моя Вера очень на папу похожа. И она на себе вообще это очень ощущала, рассказывала мне однажды, как ехала в автобусе и мужчина рядом говорит своему сыну-подростку: «Вот видишь – стоит девушка с птичьим профилем? Вот люди с таким профилем мешают нам жить», – отвечает на мой вопрос о том, как переживала семья типичный советский антисемитизм Регина. Выйдя в отставку, Хацкель Иоффе работал в Музее связи им. Попова – заведующим отделом радио и телевидения, печатался в научных журналах, в том числе и зарубежных. «О папе я многое узнала на его похоронах, мы хоронили его с воинскими почестями, с салютом, караулом. Было много народу, сослуживцев, – вспоминает Хацкель Иоффе. 80-е гг. Регина, – И там я в полной мере услышала, скольким он за свою жизнь помогал. Во всем, вплоть до хлопот по получению жилья. Главное, что я узнала – что после войны отец служил в военной радиоразведке, об этом не знала даже мама». Хацкель Аронович пошел на почту 27 января 2002 года. По горькой усмешке судьбы – в День снятия блокады. Его подкараулили какие-то негодяи – думали, что с пенсией идет, ударили в подъезде собственного дома по голове. Фронтовика нашли соседи. Он уже не оправился от этого удара и умер в военном госпитале 30 апреля. Ася пережила его на год… Помимо военных Регина нашла еще одну связку писем, на которых было помечено рукой отца – прочитать Регине и Катюше (дочери Регины – прим. авт). Это переписка родителей 1971 года, когда старшей дочери Вере – 23, а Регине – 14. Отец уехал в военный санаторий под Полтавой. Ася писала: «Рада, что ты хорошо отдыхаешь, одно лишь меня огорчает – как раз тогда, когда ты свободен, весел и не связан с заботами – именно тогда меня нет с тобой. Тебя окружают чужие люди, которые пользуются твоим расположением и твоим обществом. Ну что же, «се ля ви», как сказала Региша когда ей было 10 лет. А поскольку я суеверна, то склонна думать, что, наверное, так и надо. Хацинька, письмо мое, наверное, придет накануне 22 Письмо от него – к ней. 1944 г. июня Дня памяти, 30-летия начала войны. Мы были почти детьми в тот роковой день, но, если помнишь, мы были вместе. Мы вместе прошли большой путь и уж если остались живы, то в честь памяти ушедших рано. Нам надо жить долго и счастливо. Я, как всегда, куда бы ты ни уезжал, готовлюсь к твоему приезду. Сегодня протерла восковой гаммой полы – дома очень красиво и чисто. Жду тебя, обнимаю, целую». И он пишет ей в ответ: «Милая Асенька, вечером получил твое нежное письмо, которое я перечитываю уже много раз, чтобы вновь и вновь ощутить волнительную радость и счастье. Ты знаешь, как я люблю тебя – единственную и желанную по сей день и навечно. Не знаю, насколько еще хватит нашего горения, но всегда свежо благодаря тому особому обаянию, которое свойственно только тебе одной. Спустя 25 лет я испытываю к тебе всю ту же нежность, но теперь она умножена на многоопытность и я готов весь утонуть в тебе. Видимо, мы подошли с тобой к тому состоянию умиротворения, которое могут постичь лишь люди, оставившие позади много горя и потрясений. Это уместно заметить сегодня, в 30-летнюю годовщину начала минувшей войны. Хотя любая наша разлука неестественна, но, честное слово, стоило уехать хоть на этот месяц, чтобы получить такое твое письмо. Разве в обыденной будничной обстановке мы могли бы так объясниться?»