|
 Я познакомился с Михаилом Семеновичем в Карловых Варах лет десять назад. Мои соседи, журя меня, что я поздно встаю, приводили в пример одного ленинградского еврея, который каждое утро в семь утра ходил в горы, а ведь ему уже за восемьдесят! «Он будет очень рад с вами познакомиться», – сказали они.
Мы познакомились. Этим человеком и оказался Михаил Семенович. Человек он был радушный и, без сомнения, более глубокий, чем казался при первом общении. За его спиной была огромная жизнь, еврейское детство, Ленинград, война, которую он прошел всю, семья, послевоенная жизнь.
Выходя после ужина, он неизменно приглашал: «Ну, что, по рюмочке?» и рассказывал о себе. Очень любил говорить о своей еврейской семье, родителях, о том, как воевал. Роста он был небольшого, его приписали к авиации, в которой он и прошел всю войну. Он представлял собой целый пласт евреев – воевавших, одновременно преданных власти и настрадавшихся от нее. Обладавших незаурядной коммерческой жилкой. В нынешние времена он наверняка стал бы олигархом.
Будучи человеком глубоким, он в то же время обладал редкой легкостью в общении, умел и обсуждать глубокие темы, и уходить от тех тем, которые считал ненужными. Всегда аккуратный и хорошо одетый, он очень нравился всем окружающим. Я в шутку называл его: «наш кавалер – Матус Семенович».
Мне казалось, что ему было приятно общаться со мной тоже. Он чувствовал, что что-то не додал своему еврейству и в общении со мной всегда интересовался еврейской жизнью. Из праздников он особенно любил Хануку, всегда просил пригласительные, заранее готовился, приходил с Женей Давиданом и Леной Греф, сидел рядом с Главным раввином М.-М. Певзнером и очень радовался. Чувствовалось, что во многом года он измеряет от Хануки к Хануке. Что-то в этом, видно, было из детства.
Потом мне передали, что он хотел бы застраховать синагогу. Мне кажется, в этом он видел связь с собой, со своим еврейством. Пока он страхует синагогу, он страхует и себя перед Всевышним, и своих близких от болезней и неудач. Но ничего не поделаешь: «есть время рождаться и время умирать», как написано в Экклезиасте.
В прошлом году он не смог уже прийти на Хануку, хотя собирался до последнего момента. У меня что-то ёкнуло, я стал ему звонить, но он уже уехал в Москву к сыну. Сейчас я смотрю на эту фотографию, и она, конечно же, отличается от рембрантовских стариков-евреев. Она легкая, потому что внутренне он и не походил на старика. Я бы назвал этот портрет – «Еврейский кавалер в кипе». Таким он навсегда останется в моей памяти.
К сожалению, таких евреев больше не производят. Он прожил долгую, достойную, счастливую жизнь, воспитал сына, увидел внука.
От имени Санкт-петербургской общины приношу свои соболезнования семье.
Пусть душа его попадет в Ган-Эден!
|
