Сколько времени вы бы выдержали, слушая поэзию XII века? А в переводе, максимально приближенном к оригиналу, – с совсем не такой, как сегодня, ритмикой и рифмовкой, с непонятными витиеватыми фразами, которые ныне требуют расшифровки? Оказывается, слушать такие стихи можно долго, даже с комментариями к ним. Свидетельство тому – прошедшая на днях в книжном магазине «Порядок слов» встреча с переводчиком Шломо Кролом, который перелагает сефардскую поэзию многовековой давности на русский язык. А для Шломо Крола сам приезд в Петербург стал чем-то вроде двойного перевода. Бывший ленинградец, он уехал в Израиль много лет назад, и, хотя все время говорит по-русски, в окружающем его воздухе носится русско-ивритский язык тель-авивской улицы. Слушателю из России нужно еще объяснить, что в этой речи к чему. Как с авторами Золотого века еврейской испанской поэзии: они жили в арабской части Пиренейского полуострова, говорили на испанском и ладино, писали на иврите, постоянно оказываясь в своих произведениях где-то между окружавшей их жизнью и библейской поэзией. Они жили в этих нескольких реальностях. Но петербуржцу приходится прибавлять к ней еще одну – сегодняшнюю, русскоязычную. «Если между культурами существует пропасть, то возможны два вида перевода, – говорит Крол. – Первый пытается засыпать этот ров, приблизить культуру оригинала к культуре перевода. Другой способ – это научить читателя прыгать через пропасть. Я стараюсь научить читателя прыгать, поэтому пытаюсь сохранять порядок рифм, игру слов, омонимию, передавать библейские цитаты, особенно те, что на слуху у русскоязычного читателя, чтобы создать впечатление другого стиля, другой эстетики, другой идеи. И не пытаюсь переводить эти стихи на современный лад, парными рифмами, как другие переводчики переводили в свое время арабские и еврейские стихи. Эти стихи нельзя читать без комментариев: это средневековая поэзия, мы – другие люди». В Москве только что двухтысячным тиражом вышла новая книга переводов Иегуды Галеви «Песни Сиона» с переводами Шломо Крола под редакцией Зои Копельман. В ней всего 23 стихотворения. Комментарии занимают всемеро больше места, чем сама поэзия! Выход этой книги и стал поводом к встрече – первой из большого цикла, который намерено провести в Петербурге московское издательство «Книжники». Галеви был одним из крупнейших поэтов Золотого века. А сама еврейская поэзия подчеркивала свою связь с Торой и другими библейскими книгами и опиралась на библейские конструкции и цитаты. «Она напоминает мозаику с кучей цитат, аллюзий и парафраз из библейских текстов. Галеви создал жанр сионской песни (поэтому и книга называется “Песни Сиона”), посвященной Иерусалиму и стране Израиля, – рассказывал на встрече Шломо Крол. – К тому времени, XII веку, ивритская поэтическая традиция уже имела долгую историю, были такие замечательные поэты, как Шмуэль ха-Нагид, Шломо ибн Габироль, Моше ибн Эзра и Авраам ибн Эзра. Уже преодолев 50-летний рубеж, рабби Иегуда Галеви решил предпринять опасное путешествие – отправиться в опустошенный, лежавший в развалинах Иерусалим. Он писал:
Моя душа на востоке – я в закатной стране. Найду ли вкус я в еде и наслажденье в вине? И как обеты мои смогу исполнить, когда Раб Идумеев – Сион, Араба узы – на мне? Презрел бы я все сокровища Испании, коль Узрел бы пепел святыни, что сгорела в огне.
Галеви отправился в Святую землю. Что с ним стало – неизвестно, хотя по легенде он погиб в Иерусалиме от копья сарацина. Осталась его поэзия. На взгляд сегодняшний – более чем своеобразная. Шломо Крол объясняет: «Рифма одна на все стихотворение, причем не грамматическая. Нельзя переводить «любил» – «плыл» – «купил». Надо искать какие-то прикольные рифмы. Для переводчика это серьезная задача, зато интересная. Мы привыкли к строфическим стихам с перекрестной рифмой по типу A-B-A-B, А-Б-Б-А и т.д. А представьте себе стихотворение, где А-А-А-А… Это особенность средневековой поэзии. Я стараюсь передавать это». Вот морское стихотворение на священную тему – Галеви плывет в Эрец Исраэль:
Потоп ли мир сгубил в волнах потока, И суши нет, куда ни глянет око, И люди, и животные, и птицы Прешли, погибли, мучаясь жестоко? Мне горная гряда была б отрадой, Пустыня – благостыней без порока. Но только небеса вокруг и воды, И в них ковчег стремится одиноко, И лишь левиафаны пучат бездну, И на море – седые оболока, И стены волн скрывают судно, словно Похищено оно рукою рока. Бушует море – я ликую, ибо К святыне Б-га я стремлюсь далеко.
Если куда-то и ехать, то в Иерусалим, – считал Галеви. И сожалел в одном из стихотворений об отъезде поэта Моше ибн Эзры из просвещенной арабской в нецивилизованную христианскую часть Испании:
Как душу от тоски смогу отвлечь я? Уйдя, ты сердце взял мое далече, Хотел бы умереть я в день разлуки, коль Не чаял бы с тобою скорой встречи. Расколы скал расскажут: чем дожди небес, Очей моих весьма обильней течи. О запада свеча, вернись на запад, будь Печать у всех на сердце и предплечьи, Гильбоа ль поливать хермонскою росой? Что до косноязычных ясной речи?
Прочитав эти строки слушателям, переводчик вынужден был приступить к комментариям: «Здесь есть общие места, характерные для любовной поэзии. Например, “течи” из очей, которые посрамляют дожди небес. “Расколы скал”, образ двух скал, которые не могут соединиться, – это еще и образ из Песни песней. Хотя Кастилия севернее Андалузии, говорится о “свече Запада” – о Магрибе, т.е., по-арабски, о Западе. Кастилия в арабский Магриб не входила. Человек уехал на Север, но при этом покинул Запад. “Западная свеча” отсылает и к Талмуду. Светильник (менора), располагавшийся в западной части Храма, был самым большим в святилище, он всегда горел, от него зажигались остальные светильники, в нем было столько масла, сколько во всех остальных. Так между современным Галеви арабским географическим названием и талмудическим образом разрушенного Храма возникает некая игра. Вся еврейская поэзия средних веков – в этом напряжении, в игре между современностью и древностью, между арабской и древней еврейской культурой. Слова о Хермонской росе основаны на библейской образности. В известном псалме говорится о том, как хорошо и приятно, когда братья живут вместе: так же приятно, как роса хермонская, которая сходит по горе Сион, и в ней – благословение. С другой стороны, библейский текст говорит о поражении войска царя Шауля от филистимлян: погибли все главные герои, и царь Давид слагает плач об этом: «Краса Израиля пала на твоих холмах. Холмы Гильбоа – да не будет вам за это ни дождя, ни росы!» И вот Галеви пишет: «Гильбоа поливать хермонскою росой». Хермонская роса – благословение, на Гильбоа никакой росы после проклятий Давида нет». Шломо Крол предпочитает оставлять в переводе и эти реалии, и непривычные для русского уха имена собственные вроде Мицраима (Египта). Он делает так, «чтобы передать некую чуждость, подчеркнуть, что это не русское стихотворение, что между ним и современным читателем есть несколько веков, что это иная культура. Переводы должны быть именно “чуждыми”. Нужно, чтобы по переводу чувствовалось, что это не русское стихотворение XIX века а-ля Пушкин, что здесь иной стиль. Стиль очень важен, как и идеи, не присущие сегодняшней культуре и времени». И потому переводчик не стремится облегчить читателю дорогу к старинной поэзии – наоборот, побуждает его заглядывать в комментарии и энциклопедии, искать ответы в Интернете. XII столетие, в котором жил Галеви, было и временем «Слова о полку Игореве». Но ивритская поэзия втрое древнее. «Первое еврейское стихотворение относят к 12 веку до новой эры. Это песня Деборы из книги Судей. Все мы знаем такие образцы древней еврейской поэзии, как Песнь песней, книгу псалмов, книгу Иова и вообще библейскую поэзию», – напомнил тель-авивский гость. В ходе этого вечера Шломо Крол читал свои переводы стихотворений и других еврейских поэтов того времени – Шмуэля ха-Нагида, Тодорса Абулафии, Иммануэля бен Шломо (Иммануэля Римского), Шломо ибн Гвироля, Авраама ибн Эзры. Эти переводы их порой складываются в целые книги, а многие произведения можно найти в Интернете. |