Мария Конюкова Для деда главным был мир Б-га…
Неизвестные подробности из жизни кантора Вайнштейна, певшего в петербургской Синагоге в сталинские годы…
«Жители деревни как-то узнали, что папа – сын кантора петербургской Хоральной Синагоги и попросили его спеть молитвы. К моему великому удивлению, папа запел. Оказывается, он знал не только известные мне с раннего детства революционные песни. Помню, как его сильный голос разносился над деревней»
Исаак Вайнштейн – кантор петербургской Синагоги в 1930-е годы  Портрет передан в дар Синагоге внучкой кантора – Ритой Давыдовной Левиной		Рита Григорьевна Левина выросла в необычной семье. Собственно, тогда, в начале 30-х годов прошлого века она еще не понимала, что семья необычная. Неудивительно: Рита Григорьевна родилась в 1929 году и, будучи девочкой, вряд ли понимала, что не у всех такие дедушки, как у нее. «Моего деда, – рассказывает Рита Григорьевна, – звали Ицек (Исаак) Вайнштейн. Он с женой Фрейдой приехал в Петербург из Латвии (Даугавпилса) еще до революции. И устроился кантором в нашу хоральную синагогу. Мне известно, что и в Латвии он был кантором, к сожалению, не знаю, в какой синагоге. До революции бабушка, дед и их четверо детей старшим из которых был мой отец, жили в шестикомнатной квартире на Петропавловской улице, что соединяет улицу Льва Толстого с набережной реки Карповки на Петроградской стороне. Сегодня на доме № 8, в котором мы жили, висит мемориальная доска, посвященная Леониду Красину. После революции произошло уплотнение: нам оставили только три комнаты.
Дед продолжал служить кантором до своей смерти в 1939 году… Дедушка, по моему детскому мнению, был обычной домашней реальностью. Мне было девять лет, когда его не стало. Только спустя некоторое время, уже после его ухода, я стала понимать: первые годы жизни я провела рядом с абсолютно не обычным для советского времени человеком. Дедушка Ицек производил впечатление личности не от мира сего. Я помню его всегда молящимся, всегда в талесе, всегда с тфилином. Дед был настоящим праведником – соблюдал все заповеди, все посты и молился, молился, молился. Я не помню, чтобы он не то, чтобы приласкал своих внучек – меня и старшую сестру. Вроде он даже с нами не разговаривал. Мне кажется, в дедушкиной жизни главным был мир Б-га, а не та реальность, в которой мы существовали. Припоминаю лишь, как он ругал нас с сестрой за то, что мы отщипнули себе по кусочку мацы – наверное, Песах еще не наступил: рано было есть праздничные кушания.
Мой отец был совсем другим – как будто он и не был сыном такого глубоко религиозного человека. Папа, как и его брат, работал часовых дел мастером. С их отцом его объединяла любовь к пению». Рита Григорьевна отмечает, что дед, хоть сам и следовал всем заповедям, не требовал этого от своих детей и внуков, как это нередко бывает с глубоко верующими людьми. Ицек Вайнштейн, несмотря на внешнюю отрешенность, по всей видимости, отлично понимал, в какое время и в какой стране жил… «Семья была очень музыкальная. Все любили петь. – продолжает Рита Григорьевна. - Дома исполняли преимущественно… советские песни. Моя тетка нередко, идя на кухню по коридору нашей огромной квартиры, громко распевала что-нибудь звучавшее в те дни из радиоприемников. Да и отец любил исполнять дома революционные песни. Дед никогда не пытался им сказать что-либо в Супруга Исаака Вайнштейна
упрек. Я в детстве тоже была довольно музыкальна. Считалось, у меня хороший голос. Когда я училась в первом классе, в школе стали формировать сводный хор из учеников всех возрастов. И меня выбрали запевалой! Б-же, как я была горда! Как мне нравилось стоять перед всей школой и слышать, как старшеклассники вторят мне: - Широка страна моя родная… Я понимала подспудно, что дедушка «на работе» поет другие «песни». Но значения этому тогда, наверное, не придавала. Да и дед, как я уже сказала, не пытался привлечь внимания домочадцев к собственной деятельности. Впрочем, вскоре я узнала, что и отец вполне мог бы служить кантором. Однажды летом мы с мамой, папой и их знакомыми поехали отдыхать под Гомель, на их родину. Там, недалеко от Чаусов, была еврейская деревня с не очень еврейским названием – Дрануха. Люди жили там очень бедно – я запомнила какие-то развалюхи с подслеповатыми окошечками. Тем не менее, в центре села была крошечная деревянная синагога. Жители деревни как-то узнали, что папа – сын кантора Хоральной синагоги и попросили его спеть молитвы. К моему великому удивлению, папа запел. Оказывается, он знал не только известные мне с раннего детства революционные песни. Помню, как его сильный голос разносился над деревней. Дранухинские старики со слезами благодарности (еще бы – время было советское, они наверняка много лет не слышали кантора!) пытались вручить отцу что-то в награду за доставленную радость. Папа был добрейшим человеком, бессребреником – он ничего, конечно, не смог взять у этих нищих пожилых людей. (Папа, вообще, поражал всех своей щедростью и заботливостью. У нас жили домработницы, которых он оберегал не хуже, чем нас, собственных дочерей)… Дед мой пережил моего отца. Папа умер в 1938, в возрасте 52 лет. Папа был нежнейшим сыном. Причиной его раннего ухода стало то, что он сильно переволновался из-за дедушкиного плохого самочувствия. Помню, нас с сестрой не взяли на похороны папы – в тот день мы слегли с тяжелейшей ангиной: сидели дома с перевязанным горлом. А через год умер и дед. Жизнь наша после этого резко изменилась, и, конечно, не в лучшую сторону. О моих занятиях музыкой речь уже не шла – не до того было. А потом началась война… Из Ленинграда мы уехали в Иркутскую область – к маминой родне». После Великой Отечественной Рита Григорьевна закончила стоматологический институт. Работала по распределению в Валдае. В 1956 году вернулась в Ленинград. Больше сорока лет вела и лечебный, и хирургический прием в стоматологической поликлинике. Вышла замуж, родила сына… Сегодня, когда ей за восемьдесят, Рита Григорьевна признается, что нередко с грустью думает: как много она не узнала о своих предках, пока живы были родители, которые могли рассказать об истории семьи: «Мне неизвестно, где дед выучился на кантора, почему выбрал для себя именно эту стезю. Моя мать была родом из Сибири, из-под Иркутска, но мне неведомо, как вообще там оказались евреи. Теперь мне не у кого об этом спросить. Я хочу, чтобы о нашей семье осталась память – портреты моих предков были в музее при нашей синагоге».